«УДАРЫ СУДЬБЫ»
-
История жизни бывшего узника концлагеря Маутхаузен
Соя Анатолия Станиславовича
В мои 13 лет судьба нанесла первый удар.В 1940 году от нас ушел отец, оставив мать с тремя детьми. Запомните, это очень больно для детей. Я очень переживал эту ущербность, почему у Всех есть отцы, а у нас нет. Наша мать всю жизнь была домохозяйкой, не работала, воспитывала нас. Можете представить ее положение.
Но беда не приходит в одиночку. Через год – второй удар. В 41-м началась война. Просто страшно вспоминать годы оккупации. Тогда жизнь просто остановилась. Не было ни магазинов, ни продуктов, ни света, ни воды, ни мыла, ни соли.
Город был мертвым. Чем питались и как выжили, – это длинный и ужасный рассказ. (Думаю, запишу на кассете). Но через 6 месяцев – третий удар. В декабре 1941 года гестапо арестовало маму, за укрытие у нас ее племянника-партизана. Можете представить весь ужас нашего положения: Виктору 11 лет, мне 14, Дмитрию – 17. Одни, без родителей, без пищи, одежды, света, воды, в мертвом городе.
Пухлые от голода, заедаемые вшами, морально убитые. Умерших хоронить было некому. Я думаю, что сравнивать это с блокадой Ленинграда и сегодняшними бомжами нельзя. Это был чистый геноцид. Вот я пишу, а слезы сами капают, а вся душа клокочет от вспоминания. Но это еще не все. У беды, говорят, четыре угла.
Еще через полгода от судьбы я получил четвертый удар, который для меня оказался ниже пояса. За саботаж (подробнее расскажу записью в кассете) меня арестовывает то же гестапо. Месяц я просидел в общей камере, площадью около 30 квадратных метров, с 70-ю заключенными. Это бетонный бункер второго, нижнего подвала нашего здания МВД. Воздуха в ней не было, плюс в углу, извиняюсь, параша. Одна лампочка горит все время, но времени никто не знал, так как спали поочередно, как черви, в два-три этажа.
На прогулку выводили только женщин, которые сидели в первом подвале (это потом рассказала мать). Передачи разрешали только в здание, а обратно ничего не выносили, ни посуды, ни записки. Городские ничего не могли принести, так как сами умирали, как мухи, от голода. Поэтому нас кормили только тем, что приносили загородники. Но что можно принести в этом голоде: картошку в мундире, соленые огурцы, капусту, сухари. Все это вываливали в ванну, размешивали водой, разливали в большие кастрюли, разносили по камерам, и один раз в сутки давали по одному литру этой «баланды». Каждый день умирало по 2-3 человека. Через 3-4 дня пребывания в этой (извиняюсь) сильно вонючей, затхлой, влажно-жаркой атмосфере человек превращался в былинку. Под полом были миллиарды блох, они нас просто добивали. При стуке ключей в двери мы все должны встать. Но как сразу встать, если почти мертвый, парализовано спишь, и на тебе еще кто-то. Начинаешь подниматься, а камера переворачивается. И теряя сознание, держимся за стены и друг за друга. Дверь открывалась для: «кормежки», помещения новых узников, или вывода на допрос или в концлагерь – называлась фамилия и выйти с вещами, или на расстрел - фамилия, но выйти без вещей. Обычно в кино показывают, когда человека ведут на расстрел, он выкрикивает патриотические фразы. Может быть, и так, только я видел другое. Когда открывалась дверь, вызывали человека на выход без вещей, он или терял сознание, или, побелев как сметана, с бешеными глазами, глотал как рыба воздух, становился немым и невменяемым. Мне повезло, меня вызвали с вещами, отправили в концлагерь со сроком до окончания войны.
Продолжение истории--->